Неточные совпадения
Нет, как ни говорите, самая
смерть ее —
смерть гадкой
женщины без религии.
— Да, вот эта
женщина, Марья Николаевна, не умела устроить всего этого, — сказал Левин. — И… должен признаться, что я очень, очень рад, что ты приехала. Ты такая чистота, что… — Он взял ее руку и не поцеловал (целовать ее руку в этой близости
смерти ему казалось непристойным), а только пожал ее с виноватым выражением, глядя в ее просветлевшие глаза.
Такие мысли являлись у нее неожиданно, вне связи с предыдущим, и Клим всегда чувствовал в них нечто подозрительное, намекающее. Не считает ли она актером его? Он уже догадывался, что Лидия, о чем бы она ни говорила, думает о любви, как Макаров о судьбе
женщин, Кутузов о социализме, как Нехаева будто бы думала о
смерти, до поры, пока ей не удалось вынудить любовь. Клим Самгин все более не любил и боялся людей, одержимых одной идеей, они все насильники, все заражены стремлением порабощать.
Эту картинную
смерть Самгин видел с отчетливой ясностью, но она тоже не поразила его, он даже отметил, что мертвый кочегар стал еще больше. Но после крика
женщины у Самгина помутилось в глазах, все последующее он уже видел, точно сквозь туман и далеко от себя. Совершенно необъяснима была мучительная медленность происходившего, — глаза видели, что каждая минута пересыщена движением, а все-таки создавалось впечатление медленности.
— До свидания, — сказал Клим и быстро отступил, боясь, что умирающий протянет ему руку. Он впервые видел, как
смерть душит человека, он чувствовал себя стиснутым страхом и отвращением. Но это надо было скрыть от
женщины, и, выйдя с нею в гостиную, он сказал...
И с тех пор началась для Масловой та жизнь хронического преступления заповедей божеских и человеческих, которая ведется сотнями и сотнями тысяч
женщин не только с разрешения, но под покровительством правительственной власти, озабоченной благом своих граждан, и кончается для девяти
женщин из десяти мучительными болезнями, преждевременной дряхлостью и
смертью.
Через пять минут все было кончено: на декорациях в театральном костюме лежала по-прежнему прекрасная
женщина, но теперь это бездушное тело не мог уже оскорбить ни один взгляд. Рука
смерти наложила свою печать на безобразную человеческую оргию.
И говорит мне та
женщина,
смерть моя: «Жаль мне тебя, Лукерья, но взять я тебя с собою не могу.
Это было бы очень важно, если бы явились, наконец,
женщины — медики. Они были бы очень полезны для всех
женщин.
Женщине гораздо легче говорить с
женщиною, чем с мужчиною. Сколько предотвращалось бы тогда страданий,
смертей, сколько несчастий! Надобно попытаться».
Роясь в делах, я нашел переписку псковского губернского правления о какой-то помещице Ярыжкиной. Она засекла двух горничных до
смерти, попалась под суд за третью и была почти совсем оправдана уголовной палатой, основавшей, между прочим, свое решение на том, что третья горничная не умерла.
Женщина эта выдумывала удивительнейшие наказания — била утюгом, сучковатыми палками, вальком.
Эту почетную должность занимала здоровая, краснощекая вдова какого-то звенигородского чиновника, надменная своим «благородством» и асессорским чином покойника, сварливая и неугомонная
женщина, которая никогда не могла простить Наполеону преждевременную
смерть ее звенигородской коровы, погибшей в Отечественную войну 1812 года.
Заставить, чтоб мать желала
смерти своего ребенка, а иногда и больше — сделать из нее его палача, а потом ее казнить нашим палачом или покрыть ее позором, если сердце
женщины возьмет верх, — какое умное и нравственное устройство!
Устенька в отчаянии уходила в комнату мисс Дудль, чтоб отвести душу. Она только теперь в полную меру оценила эту простую, но твердую
женщину, которая в каждый данный момент знала, как она должна поступить. Мисс Дудль совсем сжилась с семьей Стабровских и рассчитывала, что, в случае
смерти старика, перейдет к Диде, у которой могли быть свои дети. Но получилось другое: деревянную англичанку без всякой причины возненавидел пан Казимир, а Дидя, по своей привычке, и не думала ее защищать.
Взрослых
женщин только 30, по одной на 10 человек, и точно в насмешку, чтобы дать сильнее почувствовать печальный смысл этой пропорции, не так давно
смерть заглянула в Палево и похитила в короткое время трех сожительниц.
Знаешь ли, что
женщина способна замучить человека жестокостями и насмешками и ни разу угрызения совести не почувствует, потому что про себя каждый раз будет думать, смотря на тебя: «Вот теперь я его измучаю до
смерти, да зато потом ему любовью моею наверстаю…»
«Вот кто была причиной
смерти этой почтенной
женщины» (и неправда, потому что та уже два года была больна), «вот она стоит пред вами и не смеет взглянуть, потому что она отмечена перстом божиим; вот она босая и в лохмотьях, — пример тем, которые теряют добродетель!
Его огорчало больше всего то, что он не чувствовал того, что должна была бы вызвать
смерть любимой
женщины.
На днях узнали здесь о
смерти Каролины Карловны — она в двадцать четыре часа кончила жизнь. Пишет об этом купец Белоголовый. Причина неизвестна, вероятно аневризм. Вольф очень был смущен этим известием. Говорил мне, что расстался с ней дурно, все надеялся с ней еще увидеться, но судьбе угодно было иначе устроить. Мне жаль эту
женщину…
— Да. Как
женщины увидали, сичас вразброд. Банчик сичас ворота. Мы под ворота. Ну, опять нас загнали, — трясемся. «Чего, говорит, спужались?» Говорим: «Влашебник ходит». Глядим, а она женскую рубашку одевает в предбаннике. Ну, барышня вышла. Вот греха-то набрались!
Смерть. Ей-богу,
смерть что было: стриженая, ловкая, как есть мужчина, Бертолева барышня называется.
Виноват же во всем случившемся, а значит, и в моей
смерти, только один я, потому что, повинуясь минутному скотскому увлечению, взял
женщину без любви, за деньги.
— Ах, да не все ли равно! — вдруг воскликнул он сердито. — Ты вот сегодня говорил об этих
женщинах… Я слушал… Правда, нового ты ничего мне не сказал. Но странно — я почему-то, точно в первый раз за всю мою беспутную жизнь, поглядел на этот вопрос открытыми глазами… Я спрашиваю тебя, что же такое, наконец, проституция? Что она? Влажной бред больших городов или это вековечное историческое явление? Прекратится ли она когда-нибудь? Или она умрет только со
смертью всего человечества? Кто мне ответит на это?
Она прожила для
женщины долгий век (ей было семьдесят четыре года); она после
смерти Степана Михайлыча ни в чем не находила утешения и сама желала скорее умереть».
— А если бы этой
смерти не последовало, и перед вами очутилось бы две
женщины, — вам бы неловко было! — заметила не без лукавства Мари.
«Отчего я не могу любить этой
женщины? — думал он почти с озлоблением. — Она возвратилась бы ко мне опять после
смерти мужа, и мы могли бы быть счастливы». Он обернулся и увидел, что Фатеева тоже плачет.
Я вздрогнул. Завязка целого романа так и блеснула в моем воображении. Эта бедная
женщина, умирающая в подвале у гробовщика, сиротка дочь ее, навещавшая изредка дедушку, проклявшего ее мать; обезумевший чудак старик, умирающий в кондитерской после
смерти своей собаки!..
Я думаю часто о нежных, чистых, изящных
женщинах, об их светлых и прелестных улыбках, думаю о молодых, целомудренных матерях, о любовницах, идущих ради любви на
смерть, о прекрасных, невинных и гордых девушках с белоснежной душой, знающих все и ничего не боящихся.
Она стала расспрашивать Махина о подробностях и о том, как, почему произошла такая перемена в Пелагеюшкине, и Махин рассказал то, что он слышал от Степана о последнем убийстве, и как кротость, покорность и бесстрашие
смерти этой очень доброй
женщины, которую он последнюю убил, победили его, открыли ему глаза и как потом чтение Евангелия докончило дело.
— Quel charme, que cette femrae! [Как очаровательна эта
женщина! (франц.)] — говорит Леонид Сергеич Разбитной, который, по
смерти князя Чебылкина [37], охотно пристроился под крыло генерала Голубовицкого. Дарья Михайловна слышит это и слегка улыбается тою сладкою улыбкой, которая принадлежит только хорошеньким
женщинам, вполне уверенным в своем торжестве.
Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову;
женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5 лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно с этими и тысячами других воспоминаний, чувство настоящего — ожидания
смерти и ужаса — ни на мгновение не покидало его.
— Да ты вспомни, как ты хотел любить: сочинял плохие стихи, говорил диким языком, так что до
смерти надоел этой твоей… Груне, что ли! Этим ли привязывают
женщину?
Тут и гусарская неотразимая победоносность, и рыцарское преклонение перед
женщиной, для которой он готов на любую глупость, вплоть до
смерти, и игривое лукавство, и каскады преувеличенных комплиментов, и жестокая гибель всем его соперникам, и легкомысленное обещание любви до гробовой доски или по крайней мере на сутки.
Терпите, мол, дедушка; терпели же вы до пятидесяти лет, что всем
женщинам были противны, — потерпите же и до
смерти: тем угоднее вы господу богу будете…
Смерть Савелия произвела ужасающее впечатление на Ахиллу. Он рыдал и плакал не как мужчина, а как нервная
женщина оплакивает потерю, перенесение которой казалось ей невозможным. Впрочем,
смерть протоиерея Туберозова была большим событием и для всего города: не было дома, где бы ни молились за усопшего.
Носились слухи, за верность которых никак нельзя ручаться, что причиною болезни и
смерти молодой
женщины была тайная тоска о покинутом семействе и раскаяние в измене своей природной вере.
Зарубин и Мясников поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о
смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но, узнав через одну
женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
— Ты думаешь, что Бог не примет тебя? — продолжал я с возрастающей горячностью. — Что у него не хватит для тебя милосердия? У того, который, повелевая миллионами ангелов, сошел, однако, на землю и принял ужасную, позорную
смерть для избавления всех людей? У того, кто не погнушался раскаянием самой последней
женщины и обещал разбойнику-убийце, что он сегодня же будет с ним в раю?..
В битве Тимура и Боязида при Анкаре 20 июля 1402 г. османское войско Боязида было разгромлено, Боязид захвачен в плен, где вскоре и умер.] долетел крик
женщины, гордый крик орлицы, звук, знакомый и родственный его оскорбленной душе, — оскорбленной
Смертью и потому жестокой к людям и жизни.
— Я беру
женщину, чтоб иметь от ее и моей любви ребенка, в котором должны жить мы оба, она и я! Когда любишь — нет отца, нет матери, есть только любовь, — да живет она вечно! А те, кто грязнит ее,
женщины и мужчины, да будут прокляты проклятием бесплодия, болезней страшных и мучительной
смерти…
Прославим в мире
женщину — Мать, единую силу, пред которой покорно склоняется
Смерть! Здесь будет сказана правда о Матери, о том, как преклонился пред нею слуга и раб
Смерти, железный Тамерлан, кровавый бич земли.
Иногда в праздник хозяин запирал лавку и водил Евсея по городу. Ходили долго, медленно, старик указывал дома богатых и знатных людей, говорил о их жизни, в его рассказах было много цифр,
женщин, убежавших от мужей, покойников и похорон. Толковал он об этом торжественно, сухо и всё порицал. Только рассказывая — кто, от чего и как умер, старик оживлялся и говорил так, точно дела
смерти были самые мудрые и интересные дела на земле.
— Да что ж тут яснее? Мало ли что случается! Ну, вдруг, положим, полюбишь человека, которого любит другая
женщина, для которой потерять этого человека будет
смерть… да что
смерть! Не
смерть, а мука, понимаете — мука с платком во рту. Что тогда делать?
— А так! У них пению время, а молитве час. Они не требуют, чтоб люди уродами поделались за то, что их матери не в тот, а в другой год родили. У них божие идет богови, а кесарево кесареви. Они и живут, и думают, и любят, и не надоедают своим
женщинам одною докучною фразою. Мне, вы знаете,
смерть надоели эти наши ораторы! Все чувства боятся! Сердчишек не дал бог, а они еще мечами картонными отмахиваются. Любовь и привязанность будто чему-нибудь хорошему могут мешать? Будто любовь чему-нибудь мешает.
Львов. Меня возмущает человеческая жестокость… Умирает
женщина. У нее есть отец и мать, которых она любит и хотела бы видеть перед
смертью; те знают отлично, что она скоро умрет и что все еще любит их, но, проклятая жестокость, они точно хотят удивить Иегову своим религиозным закалом: всё еще проклинают ее! Вы, человек, которому она пожертвовала всем — и верой, и родным гнездом, и покоем совести, вы откровеннейшим образом и с самыми откровенными целями каждый день катаетесь к этим Лебедевым!
— Очень!.. — отвечал граф, но потом, спохватившись, прибавил: — Натурально, что любви к мужу у ней не было, но ее, сколько я мог заметить, больше всего возмущает позор и срам
смерти: женатый человек приезжает в сквернейший трактиришко с пьяной
женщиной и в заключение делает какой-то глупый salto mortale!.. [смертельный прыжок!.. (лат.).] Будь у меня половина его состояния, я бы даже совсем не умер, а разве живой бы взят был на небо, и то против воли!
Надежда Ивановна, эта замечательная
женщина, переносила тяжкую свою болезнь с удивительным терпением, спокойствием и даже веселостью, а
смерть встретила с такой твердостию духа, к какой немногие бывают способны.
Ключница Пелагея была в своем роде замечательная
женщина: очень в молодых годах бежала она, вместе с отцом своим, от прежних господ своих Алакаевых в Астрахань, где прожила с лишком двадцать лет; отец ее скоро умер, она вышла замуж, овдовела, жила внаймах по купеческим домам и в том числе у купцов персиян, соскучилась, проведала как-то, что она досталась другим господам, именно моему дедушке, господину строгому, но справедливому и доброму, и за год до его
смерти явилась из бегов в Аксаково.
— Конечно, мудрено жить с
женщиной, если не любишь, — сказал Самойленко, вытрясая из сапога песок. — Но надо, Ваня, рассуждать по человечности. Доведись до меня, то я бы и виду ей не показал, что разлюбил, а жил бы с ней до самой
смерти.
Есть много
женщин, которым, как тебе, не посчастливилось у очага, и они не изнывали духом, они себе у бога не просили
смерти и не пошли путем лукавым.
— Батюшка! — говорил Юрий, пустив обрадованную
женщину, — сойдите скорее… жизнь и
смерть, говорю я вам!.. сойдите, ради неба или ада…
Двинулись Муся и Цыганок.
Женщина шла осторожно, оскользаясь и, по привычке, поддерживая юбки; и крепко под руку, остерегая и нащупывая ногою дорогу, вел ее к
смерти мужчина.